— Так, посмотрим. Ты у нас работаешь над?..
— Страница логина.
Если миллион обезьян усадить за пишущие машинки, рано или поздно одна напишет "Войну и мир". Так говорят.
— Тут с переходом лажа.
— Сейчас займусь.
— Ты ж видишь, тут всего два поля. Но когда жмешь Tab, то выделение прыгает мимо поля ввода пароля сразу на "Войти", а это...
— Сейчас займусь.

Пальцы на клавиатуре. Ежедневная кодинговая рутина, отдаляющая тебя от "Войны и мира". Ты — переводчик с человеческого языка на машинный, переходное звено между видами. Электрические синопсы судорожно носятся внутри мозга, пытаясь отыскать там обрывки знаний, которые помогут процессам в куске кремния идти как надо. Электрообезьяна над электроящиком. Нажимает кнопки, надеясь получить банан. После вычета всех налогов.

Еда в какой-то забегаловке, дорога домой. Так и не научился водить, да и не хотелось. Так и не купил квартиру, — скрипит дверь, — да и незачем. Короткий сон, кофе и сигареты. Смешная попытка увлечься вейпом. Обезьяна видит, обезьяна делает. Открытый документ, где уже год не удаётся написать ни одной новой строчки. Твоя "Война и мир" никому не нужна, — война не интересна, мир уныл. "Я родился не там. Или не тогда", — жмут пальцы клавиатуру. Обезьяну передёргивает от фальшивости и пошлости написанного.

Удалить.

День рождения. Тридцать восемь. Или тридцать девять? Вообще-то нет никакой, кроме математической, разницы между цифрами "тридцать восемь" и "тридцать девять". Большая часть жизни уже прожита, а was и ныне там. Лет с двадцати пяти ничего существенно не изменилось. Это если верить ощущениям. Понятно, что неспящий именинник, пусто глядящий в монитор, с собой двадцатипятилетним два разных человека. Или один разный. Но точно разных, тут двух мнений быть не может. Вряд ли в двадцать пять лет ты бы простил себе эти ночи, когда, почесывая пузцо, смотришь без перерыва аниме. Бесцельно тикающие секунды пустоты вялой диванной дымки, спинномозговые развлечения, увлекательные достаточно, чтобы не выключать монитор и не лезть на стену. Лень. Изменить что-то лень. Умереть лень. Сил хватает лишь на то, чтобы беспомощно жить.

Что ты такое?

Хочешь, я заберу тебя из этого мира?
Хочешь, я перенесу тебя в волшебный мир?

***

Почему во сне ты мальчишка и не стесняешься плакать?

***

Мальчик проснулся, сел на кровати. Пол холодил босые ноги. Комната вокруг была пустая, звонкая, словно внутренности гитары. За окном весело ссорились воробьи, их чирикание отдавалось в комнате. За окном — небо, под ним горят одуванчики. Наступило хорошее утро. Мальчик потянулся, проснулся окончательно, засмеялся. В детском беззаботном смехе, однако, обиженно звенели нотки раздражения.

Он зашнуровал старые кеды, вышел наружу. Солнце принялось за него тут же; его горячие ладони мальчик почувствовал сразу за дверью. Взмахом ладони он сбросил белые волосы со лба и пошёл на поляну к одуванчикам. Долго смотрел на них, а потом вытянул руки и лёг в них лицом. Одуванчики казались... нет, были мягкими, пушистыми. Запах летнего утра — пушистый запах одуванчиков.
Мальчик сел, с улыбкой посмотрел в небо.

— Всё в порядке, — пробормотал он. — Всё хорошо.

Когда ты старик, ты не можешь чувствовать пушистый запах. Тебе не нужно это утро, полное травы и солнца. А значит, всё хорошо.
Но сон не шёл у него из головы. При этом он терял чёткость, расплывался, уходил в туман. Вместо понятной картинки, которой этот сон был ещё так недавно, он превращался в неприятное воспоминание, которого и не помнишь толком. От этого раздражение мальчишки только увеличилось.

Когда мальчик встал, его взгляд был хмур и сосредоточен.
Пришла пора кого-нибудь убить.
Это избавит от раздражения.

Должно избавить.

***

Первое время Артано никак не мог избавиться от ощущения, что это всё какая-то игра. Всё вокруг он видел впервые — и тем не менее узнавал многое. Каждые пять-шесть шагов мальчик ощущал присутствие тайны или приключения. Ожидание необычного, словно резкий толчок. Голубоватая искра между пальцев; азарт. Но при этом какая-то горечь, какое-то непонимание. Это всё какое-то ненастоящее, — мелькала мысль. Словно кажется. А раз это игра, — надо играть. И побеждать.

Что-то из прошлого опыта подсказало развлечение — ганкер, player killer, выследи-убей. Мы все играем, так? Почему бы не стать лучшим? Скучающий, могучий герой, ищущий себе достойных противников. Алчущий крови, получающий удовольствие от оттягивания момента триумфа, наслаждение ожиданием...

Ты охотник, — что-то полузабытое, что-то непреодолимое вопило едва слышно на краю сознания Артано. Ты убийца, — ты умеешь это лучше всего. Это были даже не мысли — бессловесные вспышки сознания, ощущения, что вели его по дороге.
Поначалу мальчик пугался этих отголосков. Но скоро осознал, что это правда.

Тёмный взгляд, холодный голос, готовность оборвать чужую жизнь. Мягкие кошачьи движения, скорость, расчёт. Эстетика функциональности, красота оружия, — мальчишка-убийца. Не этого ли хотела та старая обезьяна, подписавшая контракт, чем подарила Артано существование? Не это ли было её местью всему миру, — злой, настоящей, разрушительной? Может, поэтому, убивая, Артано не чувствовал ни страха, ни жалости, ни упоения, ни извращённого наслаждения. Ничего. Словно одуванчик сорвать. Вот он есть, а сорвал — и нет его. Скука, контракты, охота и утомительное бегство. Погоня за пустотой, иначе вместо этой пустоты — раздражение. Это всё невзаправду. Этого нет.

Постепенно пришло ощущение ненастоящести и себя самого.
Тогда и вернулись сны об обезьяне, от которых Артано просыпался в слезах.

***

Под вечер они остановились у родника. Высокая трава волнами отзывалась на дуновение ветра. Одуванчиков уже не было, — стояла осень.

— А я убийца, — как бы между прочим, без какой-либо связи бросил Артано, сжимая в зубах травинку. — Наёмник.
Внешне он остался безучастным, но краем глаза следил за реакцией. Он привык к недоверию, отвращению, насмешкам. На работе наемного убийцы, убийцы высокого класса, может выжить только такой ребёнок, который отринет свое детство. Станет невозмутимым взрослым, откажется от любопытства, непоседства. Будет рассчитывать каждое движение, каждый шаг. Обезьяна тянула Артано на дно. Он смирился.

Но сегодня он впервые забыл свою роль и с этой странной девочкой он был ребёнком по-настоящему.
— Знаю. Мы тебя искали.
Услышав ответ, Артано замер. Вдруг пришел страх. Непонятный и тяжелый. Это бывает лишь во сне: кругом пусто и солнечно, а страшно так, что хочется бежать без оглядки. Но если побежишь, ноги откажут и случится что-то жуткое.
Артано не побежал. Он скрутил страх внутри себя. Собрался. И с изумлением обнаружил, что улыбается.

— Пошли, — услышал он.
Они стояли по колено в траве. На верхушке травы между ними лежала тень флюгера с небольшой башенки. Артано шагнул, разорвав тень коленями, и встал рядом с девчонкой.
— Пошли, — то ли сказала, то ли спросила она.

И они пошли рядом, словно договорившись о том, что у них отныне одна дорога.

***

Где-то какая-то полная иллюзий обезьяна села за "Войну и мир", поправив очки.
Это не волновало мальчишку двенадцати лет по имени Артано.
Он шёл навстречу своему приключению.

В высокой траве покачивал пушистой головой никем не замеченный последний осенний одуванчик